|
ГЛАВЫ ИЗ КНИГИ "ПРОЖИТОЕ, ПЕРЕЖИТОЕ"<...> Осенью 1940 г. я стал курсантом артучилища. В преддверии приближающейся войны, да еще после позора финской кампании, дисциплина в училище была жесточайшая. Любые нарушения карались беспощадно. Дело доходило до самоубийства отдельных курсантов. На удивление, я, доморощенный в тепличных условиях, переносил все тяготы военной службы очень легко. Сказывались моя организованность, дисциплинированность, склонность к порядку. Успехи в учебе стали привычными, в приказах начальника училища получал благодарности. Наступило лето 1941 года. Все училища выехали в Лужские лагеря. На 22 июня было назначено торжественное открытие лагерного сбора. На плацу замерли строгие курсантские каре. Начало церемонии в 12.00. Но указанное время прошло. Никаких сообщений, приказов. И вдруг команда: бегом в лагерное расположение, рубить елки, маскировать палатки. Война... Срочно все училища вернули в город. Занятия шли по укороченной и ускоренной программе. Через месяц - присвоение звания "лейтенант" и на фронт. ГЛАВА 2. НА ФРОНТОВЫХ ДОРОГАХВечером погрузка новоиспеченных офицеров всех ленинградских военных училищ в поезд - в Москву за назначением. Ночью внезапно в открытом поле поезд останавливается. Сперва прильнули к окнам, затем высыпали наружу. Феерическая картина. Шум сотен моторов над головой. И дали мечущийся лес прожекторных лучей. Барабанная дробь зенитного огня. И заполняющее горизонт зарево над Москвой. Впечатление такое, что от города ничего не осталось. Оказывается, 21 июля мы стали свидетелями первого из 122 фашистских воздушных налетов на столицу. На рассвете, когда все затихло, прибыли в Москву. Бросились смотреть результаты бомбежки. И - ничего. Никаких руин не видно. Улицы заполнены народом. В конце концов, обнаружили два поврежденных здания. От сердца отлегло: Москва стоит непоколебимо. В тот же день всех прибывших офицеров распределили по фронтам. Недоучившимся (неполных девять месяцев училища вместо трех лет) 19-летним командиром взвода направили меня в артполк вновь формируемой 276 стрелковой дивизии в районе Обояни. Во взводе 30-40-летние черниговцы с украинской "мовой" не только пороха не нюхали, но в большинстве своём никогда винтовку в руках не держали. Более того, топовзвод, который я возглавил, должен был заниматься топографической привязкой своих батарей на местности, а в случае необходимости и засечкой целей с определением их координат. Естественно, подобная работа требовала достаточно высоких математических знаний. Поэтому я не удивился, когда начальник штаба полка сказал мне: "Ну, лейтенант, тебе повезло. Мы подобрали в твой взвод одних учителей математики". Однако как же я был ошарашен, выяснив в беседе с "учителями", что они не только не знали дифференциально-интегрального исчисления, но и слабо представляли понятие "логарифм". Мне, самостоятельно овладевшему, правда, с помощью папы, еще до училища высшей математикой, подобная ситуация в учительской (!) среде представлялась нонсенсом. Но единственный оказавшийся во взводе настоящий математик объяснил мне, в чем дело: все эти учителя работали только с начальными классами. <...> Помню первую бомбежку. Я в глубоком окопе, немецкие самолеты высоко в небе, еле заметны. Свист падающих бомб. Кажется, что они летят прямо на твою макушку. Панический ужас. Разрывы. Выглядываю с опаской из окопа. Бомбы упали примерно в полукилометре от нас. Противник через Чонгар не прорвался, но Перекоп пал. Началось поспешное отступление. Немецкая аккуратность, все по расписанию. Днем гонят нас, ночью отдыхают, а мы пытаемся контратаковать. Как? За первые несколько месяцев войны я на фронте не видел ни одного нашего танка и самолета. У бойцов мосинские винтовки образца 1891 г. и бутылки с горючей жидкостью. На полк один автомат на шее у адъютанта командира полка. Совсем немного артиллерии. Вот она-то только и сдерживала врага. <...> Последующая картина ярко напоминала знаменитый фильм "Чапаев". Высокий обрывистый берег. По гребню немецкие танки и танкетки. Мы плывем, а вокруг фонтанчики от пуль. То там, то здесь скрываются под водой головы плывущих и расплываются кровавые пятна. На противоположный берег я выбрался босиком, потеряв при переправе сверток с сапогами. И первое, что я увидел, - это приближающуюся цепь немецких автоматчиков. Комиссар Кириллов, которого переправили на единственной лодке, на моих глазах застрелился. Мы, спасшиеся, бросились бежать по полю. А это была стерня. Засохшие остатки покоса кололи нестерпимо. Ноги обливались кровью. Сил уже не было. Спасли густые заросли кукурузы, когда мы к ним успели добежать. Немцы за нами не полезли. Но спасение оказалось временным. Путь на юг к своим, куда мы устремились, лежал по голым степям. К тому же немцы были впереди нас на 200-300 километров. Несколько дней мы все же продвигались вперед, но однажды по горизонту появились стремительно приближающиеся машины с немецкими солдатами. Деваться было некуда. Так я попал в плен. Загнали нас в лагерь, если можно это место так называть. Около станицы Песчанокопской в чистом поле огорожен колючей проволокой огромный участок, битком заполненный тысячами и тысячами людей. Палящее солнце, полное отсутствие воды. Раз в день в ворота въезжает огромная бочка с баландой: горячая вода, куски буряка и полное отсутствие соли. Представьте, это оказывается забота о пленных, ибо соль способствует опуханию людей. Надсмотрщики, кстати, в основном красновские белоказаки с палками и плетьми, выстраивают пленных. Котелки сохранились у одиночек. В ходу ржавые банки, раскрытые пилотки, а то и просто сложенные лодочкой черные от грязи ладони. В отчаянии люди рвут и пытаются жевать сухую траву, но вскоре в загоне ее уже не остается. Каждое утро за участок выволакивают десятки, если не сотни трупов. Но ежедневно прибывает новое пополнение. Облавы по всей территории Северного Кавказа продолжаются. Через какое-то время толпы изможденных людей переправляют в Батайск, где уже оборудован лагерь с подобием бараков. И тут я встречаю многих однополчан, включая командира полка подполковника Белова. Начинается обсуждение: как спастись, как бежать из лагеря. Решаем после побега собираться в станице Тбилисской, где происходило переформирование, и создавать партизанский отряд. Но легко решать, а как осуществить желаемое? И тут немцы, нуждаясь в переводчиках, начинают искать среди пленных знающих немецкий язык. Товарищи, осведомленные о моих познаниях, предлагают мне откликнуться с целью оказания помощи в организации побегов. Ох, как не хотелось мне соглашаться, как будто знал, чего мне будет стоить это согласие. Меня продолжали убеждать, уверяя, что все они дадут после освобождения необходимые для меня показания. И в конце концов, как говорится, дожали. Должен признать, что наладить контакт с немцами оказалось сравнительно просто. Гитлеровская пропаганда называла советских людей Untermenschen - недочеловеками. Практическое отсутствие языковых контактов с населением оккупированных областей помогало фашистам в своей армии поддерживать эту идею. Но когда я заговорил по-немецки и представился как "фольксдойтче" (по немецкой терминологии Reichsdeutsche - имперские немцы, Volksdeutsche - не вполне полноценные немцы из других стран), отношение ко мне сразу стало благожелательным. Свою позицию я укрепил сфантазированной биографией, в коей изобразил себя невоеннообязанным студентом из преследуемой большевиками бедной семьи. Подлинного фурора я добился, когда, тряхнув памятью, стал при случае цитировать Lorelei и подобную лирику Гейне и Гете. У некоторых чересчур сентиментальных немцев даже при этом появлялись слезы на глазах. Словом, доверие немцев было постепенно завоевано. А тем, кому они доверяют, околпачить их было вполне возможно. Расскажу для примера один из способов организации побегов. Пленных ежедневно выводили под охраной за ворота лагеря на различные работы, в основном на расчистку завалов, образовавшихся в городе в ходе военных действий. Перед выходом пленных надо было пересчитать, но возиться с этим никому не хотелось. А посему: "Leo, los!" To бишь, Лева, давай! Я и считаю, но как. Полагается отправить 200 человек, и я докладываю: "200". А на самом деле в строю 201, причем двести первый тот, кто сегодня бежит. Колонна уходит. На месте работы назначенного в побег прячут и маскируют в развалинах. Вечером колонна возвращается. Немцы считают себя хитрыми и меня проверяют, считают сами. На месте, как и должно быть, все 200. "Leo, gut" и похлопывание по плечу. Таким и некоторыми другими способами я организовывал побеги. Одним из первых был освобожден командир моего полка подполковник Белов. Выполнив свою задачу, мог бежать и я сам. Но два обстоятельства вынудили меня не торопиться с побегом. Во-первых, некоторые из беглецов попадали в немецкие руки вторично и вновь оказывались в лагере. Во-вторых, немцы организовали передислокацию лагеря из Батайска в станицу Кавказскую на берегу Кубани, что облегчало побег - ближе к намеченному месту встречи в станице Тбилисской и к линии фронта. Тем временем стратегическая обстановка в стране кардинально изменилась. После Сталинградской катастрофы немцы, опасаясь нового окружения, отступали и на Кавказе. Лагерь вместе с пленными стали готовить к эвакуации в Крым. Дальнейшее промедление становилось опасным. В одну из ночей я бежал и вскоре соединился с группой однополчан в станице Тбилисской. Сплошной и устойчивой линии фронта уже не было. Поэтому мы без особого труда оказались в расположении своих войск. 2004 год. |
E-mail: info@school30.spb.ru |